СЕМИОТИКА Ч. С. ПИРСА И Ч. МОРРИСА.

Семиотика - это наука, изучающая строение и функционирование знаковых систем. Как отдельная область знания, семиотика выделяется в начале второй половины 20 века, но лишь в 1969 году в Париже при активном участии Р. Якобсона, Э. Бенвиниста и К. Леви-Строса было решено создать Международную организацию семиотических исследований (IASS), официальным периодическим изданием которой стал журнал "Semiotica", а его главным редактором - Т. Себеок. Первым президентом ассоциации стал Э. Бенвенист, а генеральным секретарем - А. Греймас. Определение "семиотика" и "семиотический" к концу 20 века постепенно вытеснило некоторые прежние наименования соответствующих областей гуманитарного знания, такие как "знаковые системы" или "структурная поэтика" [см. 17]. Отношение семиотики к наукам, как пишет Ч. Моррис, двоякое: с одной стороны, семиотика - это наука в ряду других наук, с другой - это инструмент науки. Как метод семиотика используется практически во всех исследованиях человеческой деятельности, существуют исследования семиотики городской дороги, семиотики гадания, семиотики театрального пространства, семиотики жестов, семиотики туризма, семиотики масок, семиотики часов и зеркал и пр. Рассматриваемая как наука, она сопоставима практически со всеми современными гуманитарными науками. Именно по этой причине так широко представлены исследования на тему "семиотика и психоанализ", "семиотика и народная культура", "семиотика и исследования литературных текстов", "семиотика и прагматика", "семиотика и лингвистика", "семиотика и теория катастроф", "семиотика и теория прототипов и т.д.

Основоположниками семиотики считаются Ч.С. Пирс, Ф. де Соссюр и Ч. Моррис. Чарльз Сандерс Пирс (1837-1914) был логиком; его работы по семиотике стали известны уже в 1930-е годы. Пирсу принадлежит разделение семиотических знаков на индексы (знаки, непосредственно указывающие на объект), иконы, или иконические знаки (т.е. знаки с планом выражения, сходным с феноменом изображаемой действительности) и символы (знаки с планом выражения, не соотносящимся с обозначаемым объектом). Пирс различал экстенсионал, т. е. широту охвата понятия (множества объектов, к которым применимо данное понятие), и интенсионал, т. е. глубину содержания понятия. В анализе предложения им были введены понятия Субъекта, Предиката и Связки; при помощи понятия Связки, играющего важную роль в его теории, Пирс обозначал противопоставление предложения и высказывания.

Судьба Фердинанда де Соссюра (1857-1913) сходна с судьбой Пирса - они жили в одно время, их труды получили признание после смерти. Одно из основных положений семиотической теории Соссюра - трактовка знака как двусторонней психической сущности: понятие + акустический образ. Знак становится таковым, когда он приобретает значимость (valeur) в системе - т.е. когда он занимает определенное место в системе противопоставлений. Важное положение в этой теории - идея произвольности, или немотивированности, языкового знака (имеется в виду, что между понятием и акустическим обликом обозначающего его слова нет никакой естественной связи, что доказывается самим фактом существования различных языков, по-разному называющих одни и те же вещи). Соссюр ввел в семиотику (которую он называл "семиологией") различение синхронии и диахронии, различение langue (языка как системы) и parole (речевой деятельности). Существенным являлся для Соссюра и его многочисленных последователей тезис об автономном существовании языка: "единственным и истинным объектом лингвистики является язык, рассматриваемый в самом себе и для себя" [см. 15; 44-45].

Чарльз Уильям Моррис (1901-78) с историко-философской точки зрения может рассматриваться как представитель американского позитивизма. Развивая традиции Венского логического кружка и аналитической философии, Моррис также был одним из основоположников семиотики.

История неопозитивизма начинается с момента возникновения Венского кружка, берлинского "Общества эмпирической философии" и Львовско-варшавской школы логиков. В период между двумя мировыми войнами неопозитивизм выдвигает доктрину так называемого "логического позитивизма" - наиболее радикальной формы неопозитивизма. После второй мировой войны неопозитивизм вступает в полосу заката, отказа (правда частичного и не всегда последовательного) от решающих пунктов доктрины логического позитивизма. В настоящее время его философские и методологические установки продолжают существовать в концепциях различных школ современного неопозитивизма (лингвистическая философия в Англии, академическая и общая семантика в США, операционализм, неопрагматизм и т. д.).

В первую очередь бросается в глаза резкое различие между неопозитивизмом и классическим позитивизмом. Классики позитивизма (Конт, Милль, Спенсер) не отрицали мировоззренческую функцию философии. Они оспаривали лишь возможность особого "философского", т. е. априорного, внеэмпирического, спекулятивного познания мира, считали единственным источником знания положительные науки, опирающиеся на наблюдение и эксперимент. Главную задачу философии они видели в интеграции, синтезе знаний, накопленных частичными науками, в движении путем индуктивных обобщений от частичных синтезов к универсальному, к всеобщим понятиям и законам. Назначение философии - выяснение границы всякого возможного знания, поиск критериев, позволяющих отделить то, что мы действительно знаем (или можем знать), от того, во что мы верим. Теория познания без теории бытия, гносеология без онтологии, методология без мировоззрения - таков основной принцип эмпириокритицизма и неопозитивизма, отличающий их от классического позитивизма. Неопозитивизм пытается отсечь от науки "метафизические" наслоения путем логического анализа языка (науки и "здравого смысла"). "Философия - не теория, а деятельность, - пишет Витгенштейн. - Философская работа состоит по существу из разъяснений. Результат философии - не некоторое количество "философских предложений, но прояснение предложений. Философия должна прояснять и строго разграничивать мысли, которые без этого являются как бы темными и расплывчатыми" [см. 2; 8]. Центральное место в теории неопозитивизма занимает вопрос о том, как отделить объективное знание от субъективного мнения. Люди, конечно, могут высказывать истины. Но они могут также лгать или заблуждаться, изрекать бессмыслицы или же суждения, хотя и безупречные с точки зрения логики, но не содержащие сведений о мире. К области знания можно отнести только утверждения: а) логически правильные, б) имеющие познавательный смысл, в) истинные. Все прочие должны быть отсечены. Поэтому любое утверждение, претендующее на информативную ценность, подлежит логической и эмпирической проверке. Совокупность правил проверки образует метод науки, их разработка - задача методологии и теории познания. Предметом проверки могут быть как отдельно взятые высказывания, так и проблемы высказываний. Смысл высказывания в методе его проверки - это кредо неопозитивизма. Сначала осуществляется логическая проверка, устанавливающая логический статус высказывания (претендующего на роль утверждения). Если выяснилось, что оно не является ни абсурдом, ни тавтологией, оно попадает в разряд синтетических суждений, подлежащих эмпирической проверке. Последняя заключается в указании наблюдений, с помощью которых можно удостовериться в истинности (ложности) проверяемого суждения. "Протокол наблюдения" - критерий смысла (и истинности) суждения. Совокупность таких протоколов образует наблюдательный базис каждой научной дисциплины. Из них должны быть выведены все ее утверждения: как сингулярные утверждения о единичных фактах, так и всеобщие утверждения, в которых выражаются законы науки. Строгой верификации доступны утверждения, истинность (ложность) которых можно окончательно установить с помощью любой конечной серии наблюдений. Законы науки доступны лишь слабой верификации, состоящей в возможности выведения с их помощью таких сингулярных (строго верифицируемых) суждений, которые без них невыводимы. Особое внимание неопозитивисты уделяют проблемам, связанным с проверкой теорий. Научная теория есть знаковая система и потому (по схеме Морриса) имеет три измерения: синтаксическое (отношение знаков друг к другу); семантическое (отношение знака и обозначаемого); и прагматическое (отношение знака и человека, использующего его). Синтаксический аспект теории - ее формальная структура; семантический аспект - операциональные определения, выступающее как связующее звено между теоретическими понятиями и терминами наблюдения; прагматический аспект - функции теории в процессе познания и тем самым совокупность критериев, определяющих ее судьбу в науке. Логическая проверка теории включает два этапа. Первый (синтаксический) этап - анализ логической формы теории безотносительно к смыслу применяемых в ней понятий. "Если мы хотим вывести строгие логические заключения... мы должны употреблять слова без физического значения, то есть символы, как они употребляются в формальных структурах". Второй (семантический) этап - анализ зависимостей между значениями истинности понятий. На первом этапе теория предстает как формальная аксиоматическая система (исчисление, формализм), для построения которой необходимы и достаточны: набор первичных (не определяемых явно) терминов; набор первичных (невыводимых) предложений (аксиом); набор правил образования и преобразования предложений. Система представляет собой цепь логически эквивалентных предложений (тавтологий), раскрывающих содержание исходных аксиом. Любое предложение, которое может быть выведено из других предложений системы, истинно в ней; предложение, не выводимое из других предложений данной системы и не противоречащее им, в этой системе не имеет смысла. Аксиоматические системы должны удовлетворять критериям когерентности (аксиомы не должны противоречить друг другу), независимости (аксиомы не должны выводиться друг из друга) и полноты се аксиомы должны быть сформулированы явно). Никаких других требований к ним предъявлять нельзя. Важнейший критерий - когерентность. Теория, нарушающая формально-логический закон исключенного противоречия, не может иметь познавательного смысла (поскольку из ее аксиом могут быть выведены какие угодно следствия). Такая теория ничего не запрещает и главным образом ставит себя вне науки, призванной информировать нас, что возможно и что невозможно в мире. Логическая связность теории - необходимое, но недостаточное условие принадлежности ее к науке (и теологию можно построить как непротиворечивую систему). Безупречная с формальной стороны теория изображает некоторый логически возможный мир. Но при этом остается открытым вопрос об ее отношении к тому реальному миру, в котором мы живем. На него отвечает эмпирическое наблюдение. Предмет наблюдения - факты. Только они существуют реально. Законы науки - всего лишь "постоянные конъюнкции", выражающие единообразие опыта (т.е. совокупности единичных фактов). "Мир не состоит из эмпирических фактов с дополняющими их законами природы; то, что мы называем законами природы, есть наши понятийные средства, с помощью которых мы организуем наше эмпирическое знание и предсказываем будущее". Таким образом, основными принципами неопозитивизма являются:

очищение языка науки от метафизических псевдопонятий и псевдоутверждений;
разработка единого языка унифицированной науки, обоснование методологического единства знания;
выделение двух классов "значимых" (имеющих познавательный смысл) высказываний: аналитических суждений логики и математики, синтетических суждений эмпирической науки;
обязательная верифицируемость синтетических суждений;
сводимость всех синтетических суждений, не поддающихся непосредственной верификации, к суждениям, допускающим таковую.

В данной работе нас, главным образом, интересует взаимодействие классической семиотики, разработанной Ф. де Соссюром и его более поздними последователями, с концепциями языка в позднем неопозитивизме, в качестве выразителя идей которого мы возьмем Ч. Морриса, потому как в его работах эта тематика занимает одно из главных мест.

Окончивший в 1925 году Чикагский университет, Ч. Моррис работал преподавателем философии - сначала в Чикаго, а затем в Гарварде и Техасе, любил путешествовать и был знаком со многими современными ему учеными, среди которых можно отметить Франка, Карнапа и Нейрата. В своей первой работе, посвященной теориям разума ("Шесть теорий разума", 1932), Моррис рассматривал разум с различных теоретических позиций - как субстанцию (Платон, Аристотель, Декарт), как процесс (Гегель, Брэдли, Джентиле), как отношение (Юм, Мах, Рассел), как интенциональный акт (Брентано, Мур, Мейнонг, Гуссерль, Уайтхед), как прагматическая функция (Шопенгауэр, Ницше, Вайхингер, Пирс, Джеймс, Дьюи, Мид). В вышедшем в 1937 г. сборнике статей "Логический позитивизм, прагматизм и научный эмпиризм" Моррис стремился связать и примирить неопозитивизм с американским прагматизмом. Спустя год была написана книга, принесшая Моррису известность, - "Основы теории знаков", идеи которой находят развитие в более поздней работе "Знаки, язык и поведение" (1946). С изучением знаковых конструкций был связан интерес Морриса к структуре ценностей, анализу которой были посвящены работы "Пути жизни" (1942), "Открытое Я" (1948), "Разнообразие человеческих ценностей" (1958), "Обозначение и смысл. Изучение отношений знаков и ценностей" (1964).

Поскольку человеческая культура основана на знаковых системах, изучение таких систем является важной задачей различных гуманитарных наук (психология, логика, эстетика, антропология и пр.), однако существует определенный недостаток теоретической базы, которая позволила бы обобщить результаты, полученные в этих дисциплинах. Эту проблему Моррис пытается решить с помощью семиотики как науки о знаках.

Вообще Моррис различает семиотику как совокупность знаков (и науку о них) и процесс, в котором нечто функционирует как знак, - процесс семиозиса. Он вводит понятие метазнаков, т.е. знаков, сообщающих о знаках, и разъясняет тот факт, что знаки, указывающие на один и тот же объект, не обязательно имеют те же десигнаты (понятийные совокупности). Не все десигнаты связаны с реальными объектами (денотатами). Моррису принадлежит общепринятое теперь подразделение измерений семиозиса на отношение знаков к их объектам (семантика), на отношение знаков к их пользователям, или интерпретаторам (прагматика) и на отношение знаков друг к другу (синтаксис). В разделе "Природа знака" книги "Основы теории знака" он писал: "Процесс, в котором нечто функционирует как знак, можно назвать семиозом. Этот процесс по традиции, восходящей к грекам, обычно рассматривался как включающий три (или четыре) фактора: то, что выступает как знак; то, на что указывает (refers to...) знак; воздействие, в силу которого соответствующая вещь оказывается для интерпретатора знаком. Эти три компонента семиозиса могут быть названы соответственно знаковым средством (или знаконосителем - sign vehicle), десигнатом (designatum) и интерпретантой (interpretant), а в качестве четвертого компонента может быть введен интерпретатор (interpreter). Эти понятия и термины делают эксплицитными факторы, остающиеся необозначенными в распространенном утверждении, согласно которому знак указывает на что-то для кого-то" [см. 7; 84]. Ч. Моррис настойчиво подчеркивал эти стороны семиозиса, и со временем установилась традиция анализировать семиотический знак по трем направлениям: семантическому (исследующему соотношение знака и изображаемого), прагматическому (исследующему связи знак - его интерпретатор) и синтаксическому (исследующему связи знаков между собой, обычно в знаковой системе).

Понятие "знак" Моррис склонен определять в терминах поведения ("Знаки, язык и поведение"). Например, выученная собака, услышав звонок, бежит к миске с едой. Узнав от кого-либо о том, что движение на одной улице перекрыто, водитель меняет направление. В первом случае звонок - это знак пиши, во втором слова - знак прерванного дорожного движения. Моррис дает следующее определение знака: "Если некоторое А направляет поведение к определенной цели способом, похожим на то, как это делает некоторое В, как если бы В было наблюдаемым, тогда А есть знак". Определив, что такое знак, Моррис проводит различение между лингвистическими знаками. На основе разных способов обозначения он выделяет пять типов знаков:

знаки-идентификаторы (т. е. те, которые отвечают на вопрос "где?");
знаки-десигнаторы (знаки, отвечающие на вопрос "что такое?");
оценочные (связанные с предпочтением, отвечающие на вопрос "почему?";
прескиптивные (отвечающие на вопрос "как?");
формирующие, или знаки систематизации (направляющие поведение интерпретатора в отношении других знаков) [см. 17; 73-77].

Идентификаторы локализуют в пространстве и во времени уже обозначенные объекты, поэтому пять указанных типов можно свести к последним четырем. Вместе с тем, знаки различаются не только по способу обозначения, но и по способу использования. Таких способов как минимум четыре: информационный, ценностный, стимулирующий и систематизирующий. В общем виде можно утверждать, что определенное использование относится к определенному способу. Например, мы используем десигнаторы для информации, прескрипторы нужны как стимулы и т. п. Все же неверно было бы думать, что способы - то же самое, что использование. В самом деле, несложно проинформировать через оценку: "Петр - хороший". В этом суждении мы даем информацию о характере человека, его поведении в определенных обстоятельствах. Чтобы пояснить разницу между типами знаков и их использованием, Моррис приводит пример: двигатель, работающий на бензине, отличается от паровой машины не только конструкцией, но и способом функционирования. У каждого двигателя есть обычные функции, которые можно назвать основными. Однако в особых обстоятельствах один из них может выполнить функцию другого. Комбинируя способы обозначения и использования знаков, Моррис дает классификацию различных типов дискурса. Так, научный дискурс нацелен на получение истинной информации, мифический дискурс дает оценки определенных действий, политический предписывает соответствующие типу общества действия, моральный оценивает действия с точки зрения предпочтения, а религиозный фиксирует модель поведения, доминирующего в общей личностной ориентации, на основании чего оценивается поведение конкретных людей. Оценки становятся дефинитивными принципами, а способ обозначения - прескриптивным. Поскольку преследуется цель достижения персональности определенного типа, то речь идет не только об оценке, но и о стимуле.

Моррис пишет, что личность, которая в состоянии увидеть знаковые феномены с точки зрения семиотики, более восприимчива к тонким различиям использования и способов обозначения, к знаковым ресурсам культуры. С самого рождения и до момента смерти, каждый день человек находится под непрерывным давлением знаков, без которых его жизнь не мыслима. По степени воздействия Моррис ставит на первое место знаки-десигнаторы (называющие или описывающие, несущие чисто информационную нагрузку), затем аппрайзеры (оценочные), прескрипторы (предписывающие) и, наконец, форматоры (вспомогательные). Все они тем или иным образом влияют на поведение человека и составляют неразрывные четыре элемента прагматики как науки, предметом которой является воздействие слова на поведение человека, которая в свою очередь часть более широкой науки семиотики. Речевой знак заключает в себе поведение, поскольку всегда предполагает наличие интерпретатора (истолкователя). Знаки существуют лишь постольку, поскольку в них заложена программа внутреннего (не всегда внешне выраженного) поведения интерпретатора. Вне такой программы, по мнению Морриса, нет и той категории, которая носит наименование знака. Сходным образом Л.С. Выготский утверждал, что знак в силу самой своей природы рассчитан на поведенческую реакцию, явную или скрытую, внутреннюю. Моррис подразделяет речевые знаки на "общепонятийные" ("межперсональные") и "индивидуальные" ("персональные"). Индивидуальные являются постъязыковыми и отличаются от языковых тем, что они не звуковые и не служат общению, так как не смогут стимулировать поведение другого организма. Но хотя эти знаки как будто и не служат прямо социальным целям, они социальны по своей природе. Дело прежде всего в том, что индивидуальные и постъязыковые знаки синонимичны языковым знакам и возникают на их основе. Уотсон, на которого ссылался Моррис, называл этот процесс "субвокальным говорением". Многие теоретики бихевиоризма просто отождествляли это беззвучное говорение с мышлением. Советская психология стремилась расчленить внутреннюю речь на несколько уровней - от беззвучной и неслышимой речи, теряющей прямую связь с языковой формой, когда от речи остаются лишь отдельные ее опорные признаки, до таких вполне интериоризированных форм, когда остаются лишь ее плоды в виде представлений или планов-схем действия или предмета. Но, во всяком случае, на своих начальных уровнях "внутренняя речь" - это действительно такой же знаковый процесс, как речь звуковая.

Вспомним, что М. Бахтин определял сознание именно как внутреннюю речь, звучащую в душе отдельного человека. Но Моррис обнаруживает между "внутренней" и "звуковой" речью существенные различия. Внешне последняя проявляется в наличии и отсутствии звучания, в первичности языковых знаков и вторичности постъязыковой внутренней речи. Однако она проявляется также в различии функции обоих процессов: социальной функции языкового общения и индивидуальной функции персональных постъязыковых знаков. Внутреннее же различие между языковыми и персональными постъязыковыми знаками состоит в том, что последние хоть синонимичны, но не аналогичны первым. Различным организмам, различным лицам свойственны различные постъязыковые символы, субституты языковых знаков. Степень же их различия зависит от целого ряда особенностей человеческой личности, от той среды, в которой человек рос, от его культуры, т.е. от всего того, что принято называть индивидуальностью. По этой причине, как указывает Моррис, знаки внутренней речи не являются общепонятными, они принадлежат интерпретатору. Ближе к языку психологии прозвучит такой пересказ процесса превращения или не превращения слышимого или видимого языкового знака в акт или цепь актов поведения. Сначала имеет место психический и мозговой механизм принятия речи. Это не только ее восприятие на фонологическом уровне, но и ее понимание, т.е. приравнивание другому знаковому эквиваленту, следовательно, выделение ее "значения", это делается уже по минимально необходимым опорным признакам, обычно на уровне "внутренней речи"; затем наступает превращение речевой инструкции в действие, но это требует увязывания с кинестетическими, в том числе проприоцептивными, а также тактильными, зрительными и прочими сенсорными механизмами, локализованными в опред. области коры головного мозга, и превращения ее в безречевую интериоризированную схему действия. Либо на том или ином участке этого пути наступает отказ от действия. Так происходит рождение мыслительного феномена, мыслительной операции "осмысливания" или выявления смысла, что либо приведет в конечном итоге к осуществлению заданного в прескрипции, пусть в той или иной мере преобразованного, поведения, либо же к словесному ответу (будь то в форме возражения, вопроса, обсуждения и т.п.), что требует снова преобразования в "понятную" форму значений и синтаксически нормированных предложений, высказываний. Все четыре функции прагматики, по Моррису, не связаны непосредственно с истинностью или неистинностью знаков: надежность или сила воздействия знака не обязательно соответствует и в пределе может вовсе не соответствовать объективной верности, истинности этих знаков. Обе характеристики лежат, по крайней мере, лежат в разных плоскостях (если мы отвлечемся от допущения, что они генетически противоположны). Как составная часть семиотики, носящей довольно формализованный характер, прагматика, между тем, обречена заниматься внешним описанием воздействия знаков речи на поступки людей, не затрагивая психических и физиологических аспектов этого взаимодействия, следовательно, ограничиваться систематикой. Но если попытаться пересказать круг наблюдений прагматики на психологическом языке, то дело сведется к тому, что с помощью речи люди оказывают не только опосредованное мышлением и осмыслением, но и непосредственное побудительное или тормозящее влияние на действия других. Иначе говоря, такие формы, как "должно", "нельзя", "можно" - это форсированные преграды, тогда как мы выносим за скобки прагматики факт прямого, непосредственного влияния слов одного человека на поведение другого. Информативные воздействия на поведение человека раскрывают себя на уровне дискурса убеждения, когда они внушают не собственно действия, которые надлежит совершить человеку, а знания (т.е. относительно устойчивые знаковые конструкции), из которых проистекают действия. Прибавление к убеждению "оценивающих знаний", т.е. похвал и порицаний, как знаков-формантов, подсказывающих и направляющих осуществление действия, это смесь информативной коммуникации с инфлюативной, т.е. непосредственной влияющей на человека.

Как говорит Моррис, знаки действуют в социальном поле любой системы, оставаясь при этом в пределах своих возможностей. На образных системах этот тезис можно проиллюстрировать весьма наглядно: как только образ (иконический знак) становится конвенционально обусловленным, он и внутри системы получает конвенционально обусловленные привязки. На каждом витке развития образных систем, в каждой культурной традиции эти конвенциональные связи получают специфическое оформление. Сегодня в абстрактной живописи художник расчленяет натуру, но картина воспринимается как некое единство, отражающее реальность своими собственными средствами.

Первым, кто обнаружил, что знаки в системе не просто присутствуют, а "работают" в ней и изменяются с течением времени, был, конечно, не Моррис, а Соссюр. Более того, именно Соссюр указал, по каким параметрам они изменяются, а именно, что они изменяются по прагматическому и синтагматическому направлениям, или, как он сам говорил, осям. Следует отметить, что Соссюр проводил свой анализ изменений знаков в системе на лингвистическом материале, т.е. на словах в языковых текстах. В конкретной коммуникативной ситуации знак актуализирует свои потенциальные возможности, но только одним способом, подходящим для конкретной ситуации. Это и называется у Соссюра прагматическим измерением слова, а то, каким образом знак каждый раз оказывается связанным с другими языковыми единицами в цепочке знаков, называемых синтагмами, обозначает его синтагматический характер. Поднимаясь от одной системы к другой, независимо от их типа, мы видим, как проявляются различные потенциалы содержательных возможностей знака. Кроме того, эти потенциалы меняются в зависимости от того, какое место знак занимает в семиотической системе, вернее, от его веса в ней. Вес знака в системе (по-французски valeur, по-английски weight) - понятие, введенное Соссюром. Он приводил в качестве примера игру в шахматы, где роль любой фигуры определяется ее местом в абсолютной шахматной иерархии и текущим состоянием шахматной партии. Любая перестановка фигур в партии на доске меняет сравнительный вес и значимость имеющихся на доске фигур. Пешка имеет самый малый вес в начале игры, но, дойдя до восьмой горизонтали, может превратиться в любую фигуру, кроме короля, и получает совсем другие возможности и иной вес. Это самый простой и наглядный пример, но и любое другое перемещение фигур на доске изменяет их соотносительные веса; каждая из них получает новые перспективы и преимущества [см. 17; 73-77].

То же происходит при работе любой знаковой системы. Попадая в систему, знаки приобретают дополнительные качества, которые определяются их местом в системе и зависят от того, какой вес в ней они имеют. Поэтому вне системы (в этом вопросе взгляды Соссюра и Морриса практически полностью совпадают) мы можем говорить лишь о знаке как таковом по его связям с означаемым или по его воздействию на человека, но не по его связям с другими знаками или об уровнях его интерпретации в связи с динамикой состояния семиотической системы.

Таким образом, любой знак, включенный в систему, несет как свое внешнее (по отношению к системе) значение, так и определенный внутрисистемный смысл. Последний как раз и подразумевает указание на то место, которое тот или иной знак занимает в системе (или же получает конкретное значение благодаря месту, занимаемому в системе), и на его связь с другими знаками системы. Наилучшим образом такой двойственный характер знака выражен в лингвистике, где за каждым словом закреплено его энциклопедическое значение (внешнее значение, отражающее связь знака с референтом) и смысловое (внутрисистемное) содержание.

Следует отметить, что внутрисистемные знаки (не имеющие аналога вне системы) появляются лишь на уровне образных систем. В системе естественного языка, состоящего исключительно из знаков, референтами которого являются реальные предметы, вещи, их нет; в образных системах они попадаются довольно часто. В системе дорожных знаков треугольник или круг с красной обводкой означает призыв к водителю быть крайне осторожным. Все это уже элементы, присущие данной системе, но не внешнесистемной реальности, элементы функционального плана, если придерживаться терминологии Морриса.

Таким образом, в зависимости от абстрактного потенциала знака, мы воспринимаем его в качестве знака системы, но делаем это по-разному, соотносясь с его референтом и с той системой, в которую он входит. Пытаясь охватить как можно большие куски действительности, знак вынужден обращаться к абстрактным образам "всех людей" или "любого признака красности". Ни одна система не могла бы существовать, если бы выделила отдельный знак каждому существующему в реальности предмету, так как работать с ней в таком случае было бы невозможно. Смысл увеличения абстрактного характера знаков в том, что они в этом случае оказываются способными охватить на каждом этапе все большие фрагменты действительности. Если рассматривать эволюцию знаковых систем с точки зрения расширения значения или появления знаков, имеющих очень большие референтные поля, мы можем видеть, что знак оказывается способным отразить любую сторону действительности, иначе говоря, никакую в частности. Невозможно определить его зависимость от референта, но зато его можно изобразить как элемент системы. Что такое а, b, c в алгебраических преобразованиях, как не элементы системы, сегодня означающие тонны зерна, завтра - количество голосующих и т.д. Или просто элементы системы, участвующие в ее преобразованиях, категории, связь с реальностью которых имеет предельно общий характер.

Идеальной моделью отношения знака с высокой степенью абстрактности и производных от него знаков семиотической системы является парадигма. Понятие парадигмы и ее конкретное воплощение подробно разработано в лингвистике Соссюра. Парадигма состоит из ведущего (категориального) знака и его производных, поданных в определенной системе. Ведущий знак выбирается по минимальному наличию в нем коммуникативных элементов и по легкой выводимости из него производных знаков, которые следуют за ним и распределяются по категориям, принятым в метаязыке системы и в том порядке, который определен его синтаксическими особенностями. Следует отметить, что парадигма может быть представлена в различных вариантах в зависимости от цели представления и ее социального поля, однако любой элемент произвольных знаков обладает связью с другими знаками системы в синтагме или в более обширной синтаксической единице.

В некоторые системы в процессе их исторического функционирования продолжают проникать новые знаки, и по этому принципу в классической семиотике введено разделение знаковых систем на открытые и закрытые. Некоторые из них заранее ориентируются на закрытость, другие - на открытость. Так, системы записи предполагают строго ограниченный набор знаков, поданных к тому же в определенной последовательности (такие системы и являются закрытыми); языки же открыты для новых слов, отражающих все новые имена, понятия или концепты. В этом смысле определенный интерес представляет то, как происходит вхождение новых знаков в систему и какими факторами определяется характер нового знака. "Прозрачность" знака в системе коммуникации означает понятность знака с первого взгляда, даже если человек, находящийся внутри этой системы, никогда не встречался с ним. Ясно, что если новый знак будет мотивирован настолько, что встреча с ним не вызовет затруднений при интерпретации, это свидетельствует о высокой степени прозрачности и открытости знаковой системы, в которую проникает новый элемент. Эти обстоятельства существенны для больших систем, таких как язык. В некоторых других системах (напр., система научной коммуникации) новые знаки возникают чуть ли не ежедневно, и требования к открытости самой системы и прозрачности знаков, используемых в ней, являются еще более жесткими, точнее, составляют синтаксические особенности самой системы. По этой причине многие писатели и ученые, прежде всего философы и лингвисты, стали задумываться о том, чтобы придать новым языковым знакам с самого начала их появления в системе абсолютную прозрачность. Некоторые авторы считали возможным сделать прозрачными все слова в языке, и исходили при этом из предпосылки, что в нашем мышлении существуют общечеловеческие категории, лежащие в основе интеллекта вообще. К тому же, они напрямую связывали мышление с языком и математикой. Известными лидерами этого движения были Декарт и Лейбниц, оба они считали, что в основе мысли лежат некие основные представления (в основном, логические и математические) и что можно прямо отразить эти представления в языке. В этом случае слова станут понятными всем людям, независимо от их происхождения и национального языка. Предлагаемый ими язык был назван "философским", а его единицы - не словами, а "универсальными знаками" (Лейбниц). Эти попытки, не увенчавшиеся, как мы знаем, успехом, в наше время, конечно, следует считать неудачными, как, возможно, и теории, на которые они опирались, однако на примере современных искусственных языков, использующихся не только в научных конструкциях, но и в прикладных семиотических системах (программные среды) мы видим, что определенный смысл в них все же присутствовал.

Пирс и Соссюр были весьма озабочены теоретической проблемой определения знака. Пирс разработал сложную логическую классификацию типов знаков. Его последователи стремились идентифицировать и категоризировать коды или конвенции, согласно которым они организованы. В отношении методологии, взгляды на природу знака Соссюра стали как бы отправной точкой для развития различных структуралистских методологий анализа текстов и социального поведения, которые широко применялись в анализе множества культурных явлений.

Среди определений знака в классической семиотике чаще всего можно встретить мысль, что знак является признаком какого-либо явления или предмета. Так, автор сочинения "Семиотика для начинающих" Д. Чандлер пишет: "Самым частым и общим определением семиотики является то, что это "наука (теория) о знаках". Она включает в себя изучение не только "знаков" повседневной речи, но и всего, что стоит вместо [stand for] чего-либо [замещает что-либо]. В семиотическом смысле знаки включают слова, образы, звуки, жесты и предметы…" В статье Ч. Пирса, посвященной различным определениям знака (буквальное название с англ. - "76 определений знака") мы можем встретить следующее положение: "Знак или репрезентема - это что-то, что стоит для кого-то вместо чего-то другого в том или ином плане или отношении" [A sign, or representamen, is something which stands to somebody for something in some respect or capacity]. В "Теории семиотики" У. Эко пишет: "Знак есть все, что может рассматриваться как существенно подменяющее (significantly substituting) что-то еще". Таким образом, мы видим, что в определениях знака всегда фигурируют термины "подмена", "замещение" (something stand for, substitution). И это не случайное совпадение. Сходную интерпретацию мы встречаем у Ю. М. Лотмана, определившего знак как языковую (в широком смысле слова) форму, планом содержания которой является какой-либо предмет или явление окружающего мира [см.: 2, 8; 5, 37; 10, 215-218; 11, 151-210; 12, 199-217; 17, 73-77; 20, 4-28]. В классической семиологии Соссюра мы встречаем понимание знака как "материализованного значения", т.е. значения, имеющего материальную (акустическую, визуальную или иную) форму, которая ссылается на объект или идею и воспринимается с учетом этой ссылки, выступает в как бы качестве ярлыка своего содержания. Соссюр предлагает следующую схему взаимодействия знака и его содержания:

Левый малый треугольник этой схемы отражает взаимоотношения "референт" - "знак" - "отдельный индивидуум", который может существовать и вне социальной сферы. Правый треугольник включает в себя объективированные знания, активно используемые и распространяемые в социальной среде. В непосредственном общении с ними мы овладеваем знаками и знаковыми системами без непосредственной встречи с соответствующими референтами, как это делается, например, при обучении. В этом же контуре правого треугольника реализуется восприятие таких вещей, которые и вовсе не встречаются в реальном мире: мифология, вера, легенды и пр. Их очень много, и они всегда вызывали большой интерес у семиотиков, языковедов и логиков, пытавшихся все объяснить простым пересечением реального мира, нашего сознания и знаками. Такого пересечения может и не быть, когда речь идет о восприятии данных коллективного человеческого опыта, а не о непосредственном восприятии индивидуума. В этом случае референты остаются лишь в нашем воображении, но от этого они не становятся менее реальными, чем самые "реальные" события, и вполне ощутимо принимают участие в нашей жизни. Наконец, в большой контур схемы, включающей оба треугольника, входит практическая деятельность, связанная с созданием или использованием знаковых систем. Мы можем познать действительность из книг, выстроить себе представления по поводу изучаемой действительности и по поводу связанных с ней знаковых систем, а потом перенести полученные знания в практическую плоскость. Такая проекция всегда связана с осмыслением ранее полученных представлений и их расширением, но при этом все компоненты схемы приобретают новое наполнение и постоянно изменяются по разным параметрам, как изменяется и сам знак по содержанию и форме. На этой основе можно дать определение знака и знаковой ситуации. Чувственно воспринимаемый предмет (слово, графический образ и т. д.), указывающий на другой предмет или явление, называется знаком этого предмета, а сами ситуации, в которых один предмет функционирует в качестве знака другого предмета, называются знаковыми ситуациями. Таким образом, знак прежде всего есть предмет (в широком смысле слова), доступный восприятию того, для кого он выступает в качестве знака. Ясно, что выполняющий функцию знака предмет представляет ценность для организма не сам по себе, а лишь в отношении к другому предмету, и именно это отношение к другому делает один предмет знаком другого предмета. Ч. Моррис, на которого по географическим причинам в значительной степени повлияла бихевиористская психология, связывает понятие знака с понятием предрасположения к действию. По его мнению, знак отличается от простого раздражителя, не выполняющего знаковой функции, тем, что вызывает предрасположение к действию в организме (животном или человеке), который его воспринимает. Моррис понимает, что знак вызывает действие не на самого себя, а на другой предмет, и хотя он сам не употребляет понятия отсылки, его характеристика знака по смыслу может быть выражена в следующей форме, более удобной для анализа: знак есть предмет, отсылающий к другому предмету при помощи предрасположения к действию. Само предрасположение к действию выступает в качестве смыслового значения знака. Характеристика, даваемая знаку Моррисом, должна была бы относиться ко всем знаковым ситуациям. На самом же деле она не охватывает всех возможных знаковых ситуаций.

Разъясняя свое понимание знака, Ч. Моррис приводит пример с человеком, который едет на машине в город. Его останавливает прохожий и предупреждает, что на дороге обвал. У водителя машины возникает предрасположение к совершению ряда действий, необходимых для преодоления препятствия (он доезжает до поворота, сворачивает на другую дорогу и т. д.). Звуки, произнесенные прохожим, являются для водителя знаком препятствия на дороге, к которому они отсылают его, порождая предрасположение к соответствующему действию.

По поводу этих разъяснений заметим следующее. Состояние водителя, услышавшего об обвале на дороге, можно в принципе охарактеризовать как предрасположение к действию, но чтобы понятие предрасположения к действию принесло реальную пользу, нужно четко определить его содержание. Моррис же, по существу, определяет предрасположение к действию чисто отрицательно. Мы узнаем, что предрасположение к действию не является ни физиологической реакцией, ни умственным образом, ни эмоцией. Но если из того состояния водителя, которое Моррис называет предрасположением к действию, изъять физиологические процессы, наглядные образы (обвала и т. п.) и возникающие при этом эмоции, понятие предрасположения к действию теряет научный смысл, так как в этом случае оно лишь констатирует наличие определенного состояния в организме человека, на которого воздействует знак, но не раскрывает сути этого состояния. Кроме того, с помощью предрасположения к действию можно объяснить лишь часть знаковых ситуаций человека. Когда машина едет по дороге, а впереди случился обвал, от водителя требуются определенные действия. Слова, сказанные прохожим об обвале, вызывают предрасположение к этим действиям. В данном случае понятие предрасположения к действию вполне пригодно (разумеется, при правильном его истолковании). Но о каком действии и предрасположении к нему может идти речь в ситуациях, не предполагающих непосредственного совершения действий. Ясно, что ни смысловое значение перечисленных предложений в целом, ни смысловое значение их отдельных частей не сводится только к действию, поэтому одно из основных отличий концепции знака у Морриса от классической семиотики Пирса или Соссюра представляется достаточно узким. По этому вопросу сам Моррис вынужден был констатировать следующее: "...в настоящее время мы, безусловно, не способны анализировать в точных бихевиористских терминах сложные проявления эстетических, религиозных, политических или математических знаков и даже наш повседневный язык" [см. 6, 118-132; 7, 37-89].

С точки зрения бихевиористской традиции, с которой Моррис в общем солидарен, знак представляет собой подготовительный раздражитель, который сам по себе не вызывает действия - последнее наступает лишь при определенных дополнительных условиях. Таким образом, он вызывает непосредственно не действие, а предрасположение к действию, и оно при восприятии знака следует не сразу, а отсрочивается - между восприятием знака и действием стоит во времени предрасположение к действию. Следовательно, общая схема знакового поведения, согласно Ч. Моррису, такова: подготовительный раздражитель - предрасположение к действию - действие. Если же действие наступает сразу, т. е. вызывается самим раздражителем и никаких дополнительных условий не требуется, то раздражитель, по мнению Ч. Морриса, знаком не является. В этом случае мы имеем дело с другой схемой: раздражитель - это действие. Именно по этой причине Моррис исключает из числа знаков некоторые условные раздражители, реакция на которые следует немедленно, без какой бы то ни было задержки или отсрочки. Если, например, собака, услышав звонок, немедленно бросается к ящику с пищей, то звонок для нее не знак. Он становится знаком после того, как у собаки выработали привычку оставаться при восприятии звонка некоторое время неподвижной и лишь затем бежать к ящику. Именно здесь налицо не немедленное действие, а предрасположение к действию, переходящее в действие при выполнении определенного условия.

Таким образом, мы видим, что в концепции Ч. Морриса достаточно большую роль играет вопрос о влиянии знака на поведение человека, который рассматривается с бихевиористских позиций. В этом состоит одновременно и сила, и слабость семиотики Морриса по сравнению с классической теорией знака, представленной в нашем анализе ее основателями - Ф. де Соссюром и Ч. С. Пирсом, придерживавшимися чисто формалистических принципов и методологии исследования знаковых систем. Соответственно, в самом основании теории Морриса лежит принципиально иное понимание знака, чем у Соссюра и Пирса, рассматривающих знак исключительно как ярлык, отсылку или замещение какого-либо предмета или явления действительности, то есть с точки зрения его функциональной нагрузки. Моррис, впрочем, несколько не противоречит такому определению, однако вносит в него бихевиористскую составляющую, утверждая, что знак представляет собой подготовительный раздражитель, смысл которого - побуждение к действию. Собственно, для Морриса, раздел семиотики, который занимается отношениями знаков к социальной действительности, и представляет собой нечто родственное бихевиористской психологии, хотя, конечно, прямо о том, что прагматика родственна бихевиоризму, Моррис нигде не говорит. Однако следует понимать, что стремление рассматривать социальную жизнь внутри связки "стимул - реакция", было весьма свойственно американской философии 20 века, свидетельством чему является само развитие которой и даже названия наиболее значительных философских движений этого времени. Кроме того, следует отметить, что американский неопозитивизм в лице Морриса представлял собой серьезную научную школу, внесшую большой вклад в развитие современной семиотики и связанных с ней направлений в гуманитарных науках, среди которых можно выделить культурологию Тартуской школы и различные структуралистские течения второй половины 20-го века.

Литература:

Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994.
Булыгина Т.В. Особенности структурной организации языка как знаковой системы и методы её исследования // Язык как знаковая система особого рода. Материалы к конференции. М., 1967. С. 8.
Звегинцев В.А. Человек и знак / Звегинцев, В.А. Язык и лингвистическая теория. М., 1973.
Знаковые системы в социальных и когнитивных процессах. Новосибирск, 1990.
Леонтьев А.А. Языковой знак как проблема психологии // Язык как знаковая система особого рода. Материалы к конференции. М., 1967. С.37.
Моррис Ч. Значение и означивание // Семиотика. М., 1983. С. 118-132.
Моррис Ч. Основания теории знаков // Семиотика. М., 1983. С. 37-89.
Норман Б. Язык как система знаков // Основы языкознания. Минск, 1996. С. 7-49.
Общее языкознание: Внутренняя структура языка: Формы существования, функции, история языка / Под ред. Б.А. Серебренникова. М., 1970. Глава 2. Знаковая природа языка.
Основные направления структурализма. М., 1964.
Пирс Ч.С. Элементы логики. Grammatika speculativa // Семиотика / М., 1983. С.151-210.
Пирс Ч.С. Логика как семиотика: теория знаков. // Метафизические исследования. Вып. 11. Язык. СПб, 1999. С. 199-217.
Руднев В. Словарь культуры ХХ века. М., 1997.
Семиотика. Сборник переводов. М.,1983.
Соссюр Ф. Курс общей лингвистики / де Соссюр, Ф. Труды по языкознанию. М., 1977. С. 44-61, 98-175.
Степанов Ю. С. В мире семиотики // Семиотика. М., 1983. С. 5-36.
Степанов Ю.С. Структура современной семиотики и её основные понятия. // Язык как знаковая система особого рода. Материалы к конференции. М., 1967. С.73-77.
Успенский Б.А. Избранные труды. Т. 1. Семиотика истории. Семиотика культуры. М.,1994.
Фуко, М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.,1994.
Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб, 1998.
Якобсон, Р.О. Избранные работы. М. , 1985.

НАЗАД К СОДЕРЖАНИЮ.

Хостинг от uCoz